Живу, работаю, пишу, боль сердца утоляя лирой. 70 лет Анэсу Зарифьяну
Сегодня, 22 ноября, поэту, барду, декану, профессору КРСУ Анэсу Зарифьяну исполняется 70 лет. В честь юбилея Kaktus.media встретилась с Анэсом Гургеновичем и расспросила, как его предки оказались в Кыргызстане, какой своей деятельностью он особенно гордится и что думает о дне сегодняшнем.
– Анэс Гургенович, 70 лет – рубеж значимый и весомый. Уже создано немало солидного и значимого. 19 книг стихотворений, в том числе весьма весомый во всех измерениях шеститомник "Кыргызстанские хроники", два виниловых диска-гиганта с твоими песнями, выпущенные Всесоюзной фирмой "Мелодия", плюс компакт-диск, более 220 личных и в соавторстве научных трудов, в том числе пять монографий (причем, книга "Работа сердца", написанная совместно с академиком Санжарбеком Данияровым, была признана Минздравом СССР одним из лучших учебных изданий по нормальной физиологии и рекомендована к использованию во всех медвузах Союза), кандидатская диссертация, десятки учебно-методических пособий, по сей день сохранившаяся увлеченность жанром КВН и создание студенческого театра эстрадных миниатюр (СТЭМа) КГМИ, участие в разработке программы "Здоровье населения" для города Фрунзе – все это и многое другое стало немаловажным фактором присвоения тебе званий Почетного гражданина Бишкека, академика Международной академии информатизации, заслуженного деятеля культуры, награждения орденом "Данакер", медалью "Данк", золотой медалью им. Григора Нарекаци Минкультуры Армении…
– И все же, все же, все же… Эти награды – знаки признания твоей многогранной и весьма продуктивной деятельности. А какая ипостась для тебя дороже, что ты сам считаешь главным делом своей жизни?
– Знаешь, ты задал вопрос, которым я и сам мучаю себя всю жизнь, но так и не могу на него ответить. Лучше вспомним притчу о многодетной матери, которую спросили, какой ребенок ей дороже всех.
Как я могу определить, что важнее и существеннее? Всё составляет суть и смысл моей жизни. Отними что-нибудь одно, и она во многом утратит аромат, притягательность, свежесть... Ни от чего, что было и есть, не отрекусь. А что касается упомянутых тобой наград, регалий, то на этот счет я когда-то написал еще и такое: "Мой орден, звание, медали – лишь данность, к коей я привык. Они мне руки не связали, а уж тем более – язык!"
К слову, я очень благодарен своим родителям, которые научили меня не путать два вроде бы похожих, но таких разных понятия, как тщеславие и честолюбие. Я очень далек от какого-либо тщеславия, но чего у меня не отнять, так это честолюбия.
– Помню твои строчки по этому поводу: "Давно признаться вправе я, что нет во мне тщеславия, но продолжаю в кубе я страдать от честолюбия". Вообще же у тебя настолько исповедальная поэзия, что достаточно познакомиться с твоим творчеством и не нужно никакого рентгена – весь ты на виду. А кстати, коль затронули эту тему: кем были твои родители?
– Отец, Гурген Ваганович Зарифьян, уже в 15 лет стал участником первого молодежного марксистского кружка "Спартак" в армянском городе Дилижан. Был даже арестован, но по малости лет вскоре освобожден. После того как Армения влилась в Закавказскую Социалистическую Федерацию в составе СССР, просуществовавшую до 1936 года, находился на партийно-государственной работе. Заведовал отделом просвещения и культуры Госплана ЗСФСР. Судя по всему, принципиальность и жажда справедливости сидели в нем так прочно, что на одной из партийных конференций он выступил с серьезной критикой первого секретаря. Это стоило ему должности. Хорошо, в ЦК ВКП(б) разобрались во всем и, чтобы не нагнетать обстановку, направили моего будущего папу в Киргизскую ССР – поднимать потребкооперацию. Здесь он работал заместителем министра торговли, председателя Киргизпотребсоюза. В 1942 году встретил во Фрунзе Любовь Исааковну Зарецкую, мою будущую маму. А в ноябре 1946-го появился я.
Сколько живу, не устаю удивляться тому, как много зависит в нашей судьбе от игры случая. В том, что мама оказалась в Киргизии, решающую роль сыграл Николай Демьянович Фатеев, отец известной советской киноактрисы Натальи Фатеевой. До Великой Отечественной они жили в Харькове на одном этаже. Когда же началась война, Николай Демьянович, служивший в НКВД, знавший реальное положение дел на фронте и то, как гитлеровцы на оккупированных территориях планомерно уничтожают евреев, пришел к Зарецким и сказал, что через три дня в город войдут фашисты, а посему надо срочно уезжать. Он же помог им сесть в поезд, уходивший в Среднюю Азию.
Мама – выпускница Харьковского текстильного института – оказалась, видимо, хорошим специалистом в области легкой промышленности. Во Фрунзе она довольно быстро возглавила фабрику индивидуального пошива, клиентурой которой являлась вся столичная элита. Позже возглавила республиканский Дом моделей, а затем ее назначили директором швейной фабрики им. ВЛКСМ.
– Интересно, а как же это в семье коммунистов вырос сын с довольно самостоятельным, если не диссидентски-критическим, взглядом на советскую действительность?
– Да, папа мой был человеком, искренне верящим в правоту и святость коммунистических идеалов. Я часто думаю: а как бы он воспринял перестройку, не стала бы она для него личной трагедией? Но это – риторический вопрос, поскольку отец очень рано, в 1961 году, ушел из жизни, оставив после себя интересные записи, в т. ч. многостраничную рукопись, под названием "Правда о Сталине".
Мама тоже была коммунисткой. Однако идеологическая убежденность уравнивалась в ней природной мудростью и иронией. Дожив до 92-х лет, она оказалась свидетельницей всей нашей многострадальной истории. В период "застоя" уже сама критически оценивала партийную бюрократию, всю эту демагогию, систему двойных стандартов и пр. Но к моей поэтической крамоле относилась двояко. С одной стороны, сознавала правоту сыновней сатиры, с другой – опасалась за меня, понимая, чего может стоить публичное осмеяние Системы.
– Тогда позволь поинтересоваться, с какими чувствами ты воспринимаешь некие попытки реставрации коммунистического прошлого, восстановления прежних идеологических штампов и стереотипов?
– С чувством немалого изумления и горечи! Оказывается, советскость сидит во многих из нас на уровне коллективного бессознательного! Взгляни, с коей нескрываемой радостью многие встречают призывы к единогласию, вождизму, национальному величию и особости, идейной и геополитической борьбе!
Германия на законодательном уровне сумела изжить идеологию нацизма, а у нас вновь вспоминают о Сталине, называя его "эффективным менеджером", и даже в Кыргызстане собираются (правда, пока что на уровне некой общественной инициативы) воздвигнуть ему памятник в Бишкеке. Пытаются оправдать репрессии, развязанные этим тираном и выстроенной им Системой против собственного народа, бравируя бесчеловечным лозунгом: "Цель оправдывает средства". Что это были за цели и какие жертвы принесены во имя их достижения, мы хорошо знаем.
Но почему-то эти апологеты сталинщины упорно не желают задуматься над тем, что в тот же исторический период, на той же планете спокойно без всякого идеологического бреда, гражданских войн, репрессий, голодоморов, бессмысленных жертв, развивались многие государства, сумевшие достичь высочайшего уровня и обеспечить своим гражданам достойную жизнь – ту самую, которая нам представлялась как некий "развитой социализм".
Вспомним, какое оцепенение в горбачевском парламенте вызвало выступление нашего незабвенного Чингиза Айтматова, когда он в сердцах воскликнул, что социалистические-то ценности оказались реализованными, увы, не у нас в СССР, а в таких капстранах, как Швеция, Норвегия и целом ряде других.
Поцелованный Богом
– В сборнике "О поэзии" Осип Мандельштам, перечисляя добрый десяток русских поэтов, своих современников, в числе которых Маяковский, Ахматова, Пастернак, Ходасевич, отмечал, что, хотя они не похожи друг на друга, все из разной глины, но – поэты не на вчера, не на сегодня, а навсегда. Такими нас "обидел бог". Народ не выбирает своих поэтов, точно так же, как никто не выбирает своих родителей.
А как и когда ты почувствовал и понял, что тебя тоже "обидел бог", и когда в твоей душе соединились музыка и слово?
– Прежде всего, я ни в коей мере не причисляю себя к этому великому сонму. Мое место в поэзии и авторской песне определят читатели, слушатели и время. Ну а стихи я начал писать еще в школе. Наверное, есть доля сермяжной правды в народном наблюдении, что некоторых при рождении "бог целует в темечко". И тем не менее необъяснимо, с точки зрения логики и здравого смысла, откуда берутся таланты и как в человеке зарождается творческое начало, будь то в музыке, поэзии, живописи или в других сферах.
Будучи школьником, я посещал еще и класс фортепиано в "музыкалке" и, получив аттестат зрелости, поступил почти одновременно в музучилище и КГМИ. Но так как в те времена учиться дозволялось лишь в одном учебном заведении, выбрал медицинский. Становиться преподавателем музыки мне в ту пору казалось делом не совсем мужским. Хотя, если признаться честно, говорить о каком-то своем особом призвании к медицине я бы не стал. Все же учился недурно и продолжал писать стихи. Изредка отваживался приносить их в редакцию "Комсомольца Киргизии". Кое-что из моего юношеского творчества удостоилось даже опубликования. Институт окончил с "красным" дипломом. Здесь вновь хочется отдать должное моим родителям. Они воспитали меня в строгом правиле: или не берись вовсе, а если взялся – делай по максимуму хорошо. В мединституте, когда начали изучать латынь, одним из моих девизов служили крылатые слова: "Feci quod potui faciant meliora potentes– я сделал всё, что мог, кто может, пусть сделает лучше".
Не тебе, Слава, объяснять, какое это было замечательное время – 60-е годы прошлого столетия! Не случайно как награду, как высшее почетное звание некоторые выходцы из той эпохи носят имя "шестидесятники". Поэтический запал подхлестывало участие в институтском КВН, студенческих капустниках, руководство созданным мною с друзьями студенческим театром эстрадных миниатюр. Смею утверждать, что и тогда наш КВН высоко котировался на союзной арене, свидетельством чему стало завоеванное командой Фрунзенского "Политеха" II место в финале игр 1972 года. Жаль, что после этого сверх популярная телепередача по надуманно-идеологическим соображениям была закрыта надолго, вплоть до начала перестройки.
Получив диплом, остался в КГМИ – сначала преподавателем, затем в аспирантуре. Научным руководителем моим стал профессор (позднее академик) Санжарбек Бакирович Данияров. Человек удивительной широты души и порядочности! Должен сказать, что мне всю жизнь везло на встречи, дружбу и общение с замечательными, превосходными людьми, личностями высшей пробы! Начиная с родителей, учителей, преподавателей и далее.
Конечно же, Данияров не мог не заметить моей раздвоенности между диссертацией и поэзией. И если на первых порах пытался внушить мне бо́льшую важность всецелой отдачи науке, нежели сочинению каких-то стихов, то вскоре, поняв тщетность своих усилий, стал даже кое в чем помогать. Это "кое в чем" выразилось, в частности, в телефонном звонке тогдашнему литературному начальнику Тендику Аскарову с просьбой обратить внимание на физиолога-стихотворца. И вскоре меня неожиданно пригласил к себе главный редактор журнала "Литературный Киргизстан" поэт Сергей Андреевич Фиксин, попросив захватить с собой кое-что из написанного и еще не опубликованного. Но первая моя поэтическая подборка в данном журнале появилась гораздо позже, летом 1979 года, благодаря знакомству с нашим замечательным (к несчастью, рано покинувшим сей мир) поэтом Александром Никитенко. Как-то, заглянув ко мне домой, он забрал у меня рукописи, после чего в очередном номере журнала и вышло несколько моих стихотворений. Можно сказать, это стало началом моего литературного пути.
Ну а как бы отвечая своему научному шефу, я, в бытность уже проректором института физкультуры, осмелился спеть: "Имея ряд солидных публикаций, я тоже мог бы выйти в доктора. Но разве песни хуже диссертаций?.." К сказанному могу добавить, что в 1983-м во Фрунзенском издательстве "Киргизстан" вышла моя первая книжка стихов "Вопреки небытию".
Реликтовый вагант
Должен сказать, что стихи и музыка долгое время жили во мне по отдельности. Слияние их произошло вдруг и неожиданно в октябре 1979 года. И вскоре я оказался единственным в песенно-поэтическом кругу проректором-бардом, да к тому ж еще и "роялистом", т. е. поющим не под гитару, а под рояль (фоно), чему посвятил немало шутливо-иронических строк.
Массовое распространение, как тогда говорили, авторской песни стало возможным благодаря появлению магнитофонов. Так, наряду с распространенным в ту пору "самиздатом", возник и "магнитиздат". Помнишь, наверное, каким гонениям власти подвергались первые отечественные барды?
– Еще бы не помнить. В изгнании умер и похоронен во Франции один из родоначальников этого течения, заклейменный как ярый антисоветчик Александр Галич, критике и замалчиванию подвергался Владимир Высоцкий, даже обожаемый нами Булат Шалвович Окуджава слыл в официальных кругах антисоветчиком, пацифистом и пошляком, и его, добровольца-фронтовика, хотели исключить из партии. Да разве только на них ополчались унтеры Пришибеевы от идеологии?
– Очень не люблю слово "антисоветчик". Надуманное оно, несправедливое. Вся "вина" этих и абсолютного большинства других бардов – в инакомыслии, в том, что они думали, а главное, говорили о жизни не так, как предписывала официальная пропаганда. Но ведь это же естественно для человека – мыслить по-своему, жить своим умом, поступать, руководствуясь собственным сердцем. За что ж тут преследовать и гнобить людей? Вспомним, свободолюбивая поэзия вагантов, этих бродячих школяров и кочующих, не имевших постоянного пристанища монахов, символизирующая вечную и непреходящую молодость мятежного человеческого духа, зародилась более тысячи лет назад.
Что касается меня, то я могу лишь благодарить тот момент озарения, когда в моей душе слились слово и музыка. Благодаря бардовской, или, как ее чаще называли тогда, самодеятельной, авторской песне, я познакомился и подружился с множеством поющих поэтов, композиторов и исполнителей. Среди них Булат Окуджава, Вероника Долина, Александр Городницкий, Татьяна и Сергей Никитины, Евгений Клячкин, Юлий Ким, Олег Митяев, Елена Камбурова, Юрий Кукин, Виктор Берковский и многие другие. А сколько довелось поездить по белу свету, повидать городов и весей, поучаствовать в бардовских слетах и фестивалях, каждый из которых был незабываемым пиршеством для души, духа и ума! Одно лишь присутствие на 60-летии Булата Шавловича в мае 1984-го подарило возможность увидеть вживую не только цвет бардовского жанра, но и Фазиля Искандера, Натана Эйдельмана, Михаила Жванецкого, Лию Ахеджакову…
Сожалею лишь об одном – сколь неумолимо торопливо время, как много друзей, единомышленников, людей одной со мной духовной группы крови, покинули сей бренный мир. Так что с каждым годом становится все больше правды в моей грустно-ироничной шутке, что я уже начинаю чувствовать себя реликтовым вагантом.
Специалистам стал по проводам
– Радости всегда перемежаются печалями, встречи сменяются расставаниями и разлуками. Не будем говорить об уходе из жизни родных и близких. Это всегда неизбывное и ничем не восполнимое горе. Но какие еще события омрачали твое бытие, что оставляло рубцы в душе и на сердце?
– Должен заметить, что, когда жизнь бьет увесистой дубиной, я меньше всего думаю: за что достается и почему именно мне? Но стараюсь понять: для чего послан этот сигнал, что я должен из него извлечь, как достойно пережить свалившиеся невесть откуда напасти? Скажем, разве можно было оставаться безучастным и равнодушным к событиям начала 90-х годов, волнам внутренней и внешней миграции и к распаду СССР? Как ты понимаешь, я отнюдь не печалюсь о рухнувшем режиме, о канувшей в Лету так называемой диктатуре пролетариата, о сошедших с арены вождях. Но жаль, что безвозвратно ушло время, когда мы были дерзки и молоды, преисполнены оптимизма и энтузиазма, до поры до времени искренне верили в наше светлое будущее и действовали в меру сил, способностей и возможностей во имя него. А еще страшно жаль произошедших за эти годы человеческих потерь. К сожалению, уже никогда не встречусь со многими людьми той эпохи, тех лет. Не обниму, не расспрошу о жизни и делах, просто не посижу молча рядом…
Когда случается бывать на каком-либо городском кладбище (к сожалению, в последние годы это происходит все чаще, что послужило поводом для написания иронично-грустного: "Давно ли я носился оводом? Теперь же, мучимый виной, специалистом стал по проводам людей хороших в мир иной…"), замечаю, как много смотрит на меня с мраморных или гранитных надгробий лиц родных до боли людей: Иса Ахунбаев, Санжарбек Данияров, Мирсаид Миррахимов, Валерий Соложенкин, Улан Токомбаев, Саша Никитенко, Вилор Акчурин… В лучшем из миров находятся уже упомянутые нами Булат Шалвович, Женя Клячкин, Виктор Берковский, Новелла Матвеева… И даже многие мои сверстники, одногрупники: Медер Ахунбаев, Эркин Исмаилов, Эрик Енгалычев… Для кого-то они – уже история, для меня по сей день – живые люди, которых я знал, с кем-то дружил, у кого-то многому научился, а иных чему-то и сам учил. С ними и десятками других неординарных личностей связаны большие и важные периоды моей жизни.
Не для многих пишу, не для многих
– Мне кажется, что современное читательское поколение несостоятельно, некомпетентно в поэзии. Нынешним поэтам наивно ждать встречи с умным, образованным, зрелым ценителем. За все годы нашего с тобой бытия на этой грешной земле переживаемое время – небывалое по упадочности общественного вкуса, пошлости, невежеству, претенциозности поэтическо-песенной продукции. Тут уже не до поэтической грамотности, которая в современном обществе просто чудовищная! Не отбивает ли у тебя все это желания писать, охоту творить?
– Еще на грани распада СССР я сочинил в какой-то степени программную для себя песенку, в которой были такие слова: "Не для многих пишу, не для многих, а для тех неуёмных двуногих, что шагают не в ногу всегда, дожидаясь людского суда. Не для массы пишу, не для массы, без уныло-брезгливой гримасы. Через тысячи ватных ушей я к родной пробиваюсь Душе…"
Возможно, сейчас мы действительно переживаем очень непоэтичное, как ты считаешь, время. Но ведь история знала времена и похуже. Не хотелось бы строить иллюзии. Мы с тобой едва ли дождемся нового Ренессанса. Но в том, что он рано или поздно наступит, я не сомневаюсь!
