Писатель Алексей Торк: Я не имею права писать о Кыргызстане

Алексей Торк - российский писатель, который уже много лет живет в Кыргызстане, так как это родина его жены. Его судьба, как и отдельная ее часть - писательский путь очень нетипичные для современного творческого человека. Несмотря на то что он начал писать в 35 лет, до этого работал иностранным корреспондентом ТАСС в Кыргызстане, его первый рассказ сразу же стал настолько успешным, что его взялись ставить в МХТ им. Чехова, где художественным руководителем был сам Олег Табаков. Сейчас Алексей Торк уже седьмой год пишет роман.

Корреспондент Kaktus.media поговорила с Алексеем и узнала, почему он никогда не будет писать о Кыргызстане и как быть успешным современным писателем.

– Начнем с самого неоригинального вопроса, который только можно задать писателю. Каково быть писателем в Кыргызстане?

– Быть писателем в Кыргызстане, и в России, и в Азербайджане, и в Туркменистане плохо, а мне хорошо. Потому что я не писатель, а рассказчик историй.

– Тут есть разница?

– "Русский писатель", так повелось, - духовный чин, у него должна быть внимающая паства. Я на это не претендую.

– Почему?

– Чтобы не выглядеть идиотом. Чтобы не множить в себе комплексы. Да и вообще, неважно себя чувствую, когда рядом больше пяти человек.

– А в чем заключаются эти комплексы?

– Комплексы заключаются в том, что называться писателем после Достоевского, Толстого, Чехова - все равно что назваться Бэтменом. Это мое мнение. Мнение рядового рассказчика, читатели которого легко умещаются в одном автобусе. Очень может быть, что это мое мнение неверное. Писатели есть сегодня. Например, Леонид Юзефович. Всем советую читать его "Журавлей и карликов".

– Вы пишете с оглядкой на аудиторию или все-таки о том, что вам нравится?

– Как рассказчик, как литератор я создан гражданской войной в Таджикистане, теми годами. Все мои немногочисленные литературные достоинства – оттуда. Я сочувствую коллегам, которые в поисках сюжета, ощущений объезжают мир, навещают морги. У меня много тем. Это война и хаос девяностых.

– Вы думаете, что человеку, который вырос в двухтысячных, будет интересна тема девяностых? Или ваша аудитория родом оттуда?

– Севастопольские рассказы Толстого интересны до сих пор. А крымская война была очень давно. Темы войны, гибели, справедливости, несправедливости – вечны.

– Но в девяностые было сложно разобрать, кто прав, кто виноват. Можно ли писать об этом по живым следам? Тут все еще слишком горячо.

– Писать об этом можно, если не делать оценок. Кстати, тот хаос никуда не делся. Он продолжается и сегодня, в более упорядоченной форме. Тот же Кыргызстан не знает, куда он идет, не знает этого и Россия.

– Подобно тому, как в рассказах должны быть какой-то герой и антагонист, кто герои и их антагонисты, если мы берем ситуацию 90-х?

– Я обхожу прием с антагонистом. Человек – плох и хорош одновременно. Я абсолютный сторонник темы двойничества. Антагонист часто является и протагонистом. Я стараюсь не судить, а разделять и рассматривать. Другое дело, что иногда мистер Хайд пожирает доктора Джекила, человек становится однозначным, и рассматривать у него нечего.

– Как, например, кто?

– Гитлер.

– Писатель может обойтись без оценок, а журналист? Вы долгое время им работали.

– Для журналиста это невозможно, конечно.

– Перед интервью вы как-то упомянули, что в свое время много писали об Акаеве, будучи иностранным корреспондентом в нашей стране. Расскажите о том времени? Вы приехали в Бишкек в 1995 году?

- Да. Я был корреспондентом ТАСС. Приехал молодым парнем, которому Кыргызстан понравился с порога, натурально, с аэропорта "Манас". И сразу попал под президентские выборы 95-го года. После воюющего, угрюмого Душанбе Бишкек, громыхающий, насыщенный кислородом, с шумной, активной оппозицией, меня потряс. Об Акаеве я писал много. Это была моя служебная обязанность: я был журналистом российского официального агентства и не вылезал из "Белого дома". Время было странное.

– Чем?

- На твоих глазах "в чистом поле" создается государство. С массой недостатков. Но возведенная конструкция работает до сих пор.

– Это заслуга Акаева?

– Другого президента до него не было. Известная заслуга Акаева, которая еще будет оценена, так это то, что он заложил традицию бескровной смены власти, не став стрелять в народ в 2005 году. Традиция нарушалась, но она уже есть. Помимо прочих соображений, Аскар Акаев, зная свой народ, хорошо понимал, что отстаивать власть силовым способом в Кыргызстане – контрпродуктивно. Кыргызская ментальность не терпит силового давления. И концентрации власти в узком кругу. Конечно, кровь пролилась и в период президентства Акаева. Кровь в Аксы…

Но Акаев - личность драматическая. Я уверен, что с ним что-то произошло в конце 90-х.

– Какой-то слом?

– Да. Акаев до 98-го года и Акаев после - ощутимо разные люди. Он не был идеальным и до 98-го года, но в один момент с ним что-то произошло, личный кризис. Это была, на мой взгляд, усталость от власти. Неверие в себя, в свою миссию. Нагнетание действиями его окружения. Глядя на него в тот период, я просто чувствовал это. Видел, как тухли его глаза. Но, повторю, он на своем примере показал что-то очень важное.

– Работая в те годы журналистом, вы ощущали себя писателем?

– Хороший вопрос. Ощущал, не опубликовав ни одной вещи. Больше того, даже еще ничего не написав. Так бывает. Я начал писать в 34-35 лет. Готовился к осаде московских журналов. Мы с женой, живя тогда в Шуе, купили мешок макарон. К сожалению, осады не получилось.

– К сожалению?

– Конечно. Говорю это без кокетства. Скорая публикация первого же моего рассказа, а после инсценировка его в МХТ им. Чехова - все это не пошло мне на пользу. Я зазвездился, причем на ровном месте, потому что ведь не "Конармию" же я написал, в конце концов.

– Звездность у писателя очень странное состояние. У вас в чем оно проявлялось?

– В том, что я замолчал. Во-первых, слишком долго затянулось обмывание. Во-вторых, я боялся представлять новые работы. Мания величия мешалась во мне с комплексом неполноценности. И мешается до сих пор. Я просыпаюсь Толстым, а засыпаю Боборыкиным.

– Возглавлявший МХТ имени Чехова Табаков – это уровень. Вам довелось с ним общаться, поработать. Расскажите о процессе работы, о его личности?

– Он великий. Вот и все. И ты, находясь рядом, это чувствуешь кожей. Тут и общения не нужно. Мое с ним общение, кстати, свелось к тому, что он одной фразой попросил меня помочь с текстом программки. А я сказал: "Да".

- В итоге вы были довольны спектаклем?

- Я был доволен. Я смотрел спектакль и думал: каким образом я тут оказался?

Днем ранее мхатовская административная женщина спросила меня: "Вы понимаете, куда вы попали?" Она смотрела на меня так, что я ощутил себя пронырливым азиатом, проникшим в этот храм за вагон ранних томатов. Да, как-то я там оказался, до сих пор не знаю почему.

- Сейчас вы не чувствуете, что тогда это было ваше место, что режиссер сделал правильный выбор, взяв ваше произведение?

- Я не знаю. Этот рассказ мне самому нравился. Я выразил в нем все, что хотел. Когда он понравился другим, я не очень удивился.

- Вы рассказывали, что переход от журналистики к писательству – это отчаянное решение. Вы говорили, что в своей жизни принимали много отчаянных решений. Как это вяжется с образом хорошего семьянина и многодетного отца? У вас же четверо детей?

- А кто вам сказал, что я хороший семьянин и отец? Я хочу быть хорошим семьянином, а еще Джорджем Клуни, чтобы за мной бегали красивые барышни. В реальности все грустнее и недоступнее. Я неидеальный семьянин и неидеальный отец. Это мои недостатки.

- Вы живете в Кыргызстане, ваша жена отсюда. Но вы называете себя российским писателем и Россию называете родиной. Нет ли тут противоречия?

- Есть. Но не для меня. Рассматривайте меня как командировочного человека. Я люблю Кыргызстан и потому не лезу во внутренние кыргызские дела. Кыргызстан – отличная страна. Если на него нападут вражеские полчища, я буду его защищать. Но моя родина – Россия.

- Поэтому у вас нет рассказов на кыргызскую тематику?

- Рассказов у меня вообще три с половиной. Но я не буду, вернее, не смогу писать, используя кыргызский материал. Я не имею права. Чтобы делать это, надо понимать что-то глубинное. Но я этого не понимаю, я пришлый. Что не мешает мне восхищаться кыргызскими писателями. Айтматовым, прежде всего. "Пегий пес…" - одна из мировых вершин, я убежден в этом. Роман "Буранный полустанок" - в этом же ряду.

- Кстати, о романе. Очень сложно для автора, который всю жизнь писал рассказы, написать масштабное произведение? Вы говорите, что пишете роман, и очень долгое время. Насколько я знаю, уже лет семь. Дело в частых депрессиях, о которых вы говорили?

- Мои депрессии начались с трех-четырех лет. Это состояние почти врожденное. Но они участились с момента, когда я начал писать роман.

- Почему роман? Вы же могли издать сборник рассказов.

- Во-первых, потому, что мне нужен мой собственный роман. Во-вторых, меня спровоцировал на это великолепный кыргызский поэт Вячеслав Шаповалов. Он как-то заметил, что мои рассказы укладываются в нечто единое. "Делай из этого большую форму", - сказал он. Я очень благодарен ему за совет.

- Скажите, что для вас будет творческим потолком?

- Не знаю. И этого никто из пишущих людей не знает. Слава Богу. Здесь могут быть только внешние оценки.

Текст подготовила Ксения Милохова.