"Прощай, жаным..." Алмамбет Шыкмаматов о смерти жены и виновных за "подготовку" к пандемии
- Прошло 40 дней, примите еще раз наши соболезнования.
- Да, 40 дней. Уже или только. Даже не знаю, как правильно сказать. Но зато теперь точно знаю, что время не лечит. Все как будто вчера...
Еще 24 июня Жанара ходила гулять с дочкой. Она молодая женщина, 45 лет, никаких проблем со здоровьем... До сих пор не могу заставить себя говорить о ней "была".
Они погуляли, вернулись, обе бодрые и веселые. А утром 25 июня у жены начались головные боли и поднялась температура.
- Вы сразу поняли, что это коронавирус?
- Надеялись, что нет. Конечно, в Бишкеке тогда уже было плохо. За сутки целые семьи сгорали.
Нормального, единого протокола лечения тогда не было. Врачи толком посоветовать ничего не могли. Каждый спасал себя как мог. Занимались самолечением. А что делать? Жанара тоже первые два дня пила китайский антигриппин, но ей становилось все хуже и хуже. Температура не падала. Головная боль не проходила. 28 июня усилился кашель, и она начала пить амонциклав. Я настоял, чтобы мы поехали сделать компьютерную томографию. Как сейчас помню: очереди бешеные, запись на несколько суток вперед. С трудом удалось найти место. Врач сказал, что у нее двусторонняя пневмония. Поражено 25% легких.
- А вы знаете, где она заразилась?
- Не знаю.
- Надо было в больницу.
- Это был замкнутый круг. Везде требовали справку с результатом ПЦР-анализа. То есть если ты болеешь по бумажке, а не по симптомам, то тебя госпитализируют, а если у тебя ПЦР-анализ отрицательный или вообще нет этой дурацкой справки, то умирай дома. Сдать тест можно далеко не везде, результатов ждать два-три дня. А человек тяжелый, задыхается, у него этих двух-трех дней в запасе просто нет. Короче, это были круги ада.
Мы нашли пульмонолога, проконсультировались. Нам назначили лечение на дому. Жанаре прописали антибиотики, горячий укол - кальций хлорид и дексаметазон. Эти лекарства, как я потом уже выяснил, прочитав горы медицинской литературы, при пневмонии вообще назначать категорически нельзя.
Жене лучше не становилось. И я начал обзванивать больницы, чтобы все-таки ее госпитализировать. Кричал, ругался, особенно когда слышал этот вопрос про справку. Вы что там, все ошалели? Моя жена умирает. В итоге еле-еле вышел на Национальный госпиталь и положил ее туда.
Мы привезли ее туда 1 июля. Внутрь нас не пустили. И Жанара сама поднялась в свою палату на третий этаж по лестнице с двумя пакетами вещей и лекарств. Сама. То есть ее состояние было совсем не критическое. Она мне еще позвонила потом, сказала, мол, не волнуйся, я уже в палате. Это было 1 июля. На следующий день ей подключили пятилитровый кислородный концентратор. 3 июля ей подключили второй аппарат тоже на пять литров. В этот день она мне написала, что у нее опухают ноги. Уже потом я узнал, что это признак так называемого цикотинового шторма. То есть ее иммунитет перестал бороться с вирусом и начал работать с этими бактериями в тандеме, пожирая здоровые клетки. А 4 июля она уже не отвечала мне на сообщения. У нее была такая слабость, что даже напечатать сообщение - это был тяжелейший труд. Еще раньше она перестала отвечать на звонки. Ей тяжело было говорить. Не хватало дыхания.
- А что врачи?
- Врачи... Я звонил им каждый день. Получить ответ на свои вопросы можно было только по телефону, никаких личных встреч. Каждый день по нескольку раз они отвечали мне одно и то же - состояние стабильно тяжелое, делаем все возможное. Я требовал деталей. Меня раздраженно, но вежливо отправляли куда подальше.
Я понимаю, что, вероятно, я у них такой был не один. Им нужно было людей спасать, а не тратить время на разговоры с родственниками пациентов. Поэтому мне сложно оценить, что они там делали, как лечили.
Но я очень беспокоился. Почему ей не становится лучше, если они, как утверждают, делают все возможное?
Главврач, когда бы я ему ни звонил - утром, днем, вечером, - всегда отвечал, что он на совещании.
5 июля я не выдержал. Мне осточертели все эти отговорки. А Жанара не отвечала. И я просто ворвался в больницу. Плевать я хотел на эту красную зону, на все (молчит).
Они мне говорят, что все стабильно, а она мне не отвечает. Молчит. Что я должен был думать и делать, по-вашему?
То, что я увидел там - это шок. Это просто кадры из фильмов ужасов или фильмов про войну, вот когда, знаете, показывают грязные длинные коридоры, стонущих от боли людей в окровавленных бинтах и мечущуюся между ними медсестру, не знающую, чем им помочь. Везде грязь, зрелище жуткое.
Практически такой была картина в больнице, где лежала Жанара.
Врачей нет. Из медперсонала - одна медсестра в скафандре на 50-60 человек. Она сама ничего не знает, сама потерянная. Врачи были за красной зоной и консультации раздавали удаленно, также и назначения делали.
А в палате, где лежала моя Жанара, был просто ад. Окна замурованы, воздуха нет, духота невыносимая. Моя жена сидит на кровати, задыхается, говорить не может. Я был не просто в шоке от увиденного. У меня буквально земля из-под ног начала уходить.
Стоячий, спертый воздух. Моя Жанара в халатике сидит на кровати, бледная, глаза впали, говорит с трудом и живот так тяжело ходит туда-сюда.
Я почему-то вот этот ее живот, который туда-сюда при каждом вдохе и выдохе ходит, вижу, как будто вчера...
- Это какого числа было?
- Это было 5 июля. Я говорил какие-то слова, говорил, чтобы держалась, что я ее заберу отсюда и переведу в другую больницу, что мы ее обязательно вылечим и все будет хорошо. А сам видел только ее глаза... В них и тоска, и нежность, и любовь... И этот булькающий живот под халатом. Она еще меня пыталась как-то успокоить, подбодрить. Беспокоилась о детях. Я думаю, что она тогда чувствовала, понимала, что все плохо. Но она была очень сильной духом, никогда не паниковала. Никогда.
Как только я вышел, сразу начал звонить врачам.
Лечащий врач пытался меня убедить, что состояние моей жены улучшается, сатурация поднялась, ей сменят антибиотики на более сильные. А мне хотелось его взять за грудки, встряхнуть и спросить: "А ты сам ее хотя бы в глаза видел? Ты сам вообще там был?"
К счастью для него, мы разговаривали по телефону. К тому же я уже принял решение ее из этого госпиталя забрать.
Как раз частным клиникам разрешили принимать больных с пневмонией и в Республиканской инфекционной больнице тоже появились места. Я договорился с утра в понедельник ее перевести из госпиталя.
- В других больницах условия были лучше?
- Я не знаю. Не успел узнать. Потому что моей Жанары не стало вечером 5 июля. Я был у нее часов в семь вечера. А уже около 11 вечера она умерла.
Нам даже никто не позвонил из больницы, не сообщил о ее смерти.
6 июля утром моя сестра принесла ей передачу, и уже она позвонила мне тут же в слезах и сказала, что Жанара умерла. Я все бросил и помчался туда. Даже не помню, как доехал. Не поверил, думал, какая-то ошибка, перепутали что-то.
Опять прорвался в эту красную зону, бегом на третий этаж, вбегаю в палату, а ее кровать пустая. Соседка Жанары говорит мне, что ее больше нет, что она умерла. Я вышел в коридор. Там... стояла каталка, а на ней лежал черный целлофановый мешок. Это была Жанара.
Уже потом мне ее соседка по палате рассказала, что вечером, ближе к полуночи, жена пошла в туалет. Там пять шагов до туалета. Буквально пять шагов. Но для ее состояния эти пять шагов - непреодолимое расстояние. У нее же ужасная одышка была, воздуха не хватало катастрофически. А кислородный концентратор надо было снять. И она сняла.
До туалета дошла и там потеряла сознание. Неизвестно, сколько она там пролежала, пока ее нашли медсестры. Они принесли ее в палату, подключили к аппарату, а сатурация уже была 35.
Но они ушли. Соседка по палате говорит, что было видно, что Жанаре становилось все хуже и хуже. Начали синеть губы и усиливалась одышка. И соседка позвала врачей. Вернее, медсестер. Они забрали Жанару в реанимацию, и буквально через пять минут они сообщили, что моя жена уже умерла. Даже до реанимации не довезли. Она ушла очень быстро. Все случилось примерно в течение 30-40 минут.
- Вы считаете, что врачи сделали все возможное, чтобы спасти вашу жену?
- Я не знаю, но я не хочу обвинять врачей. Они просто не знали, как лечить, что делать.
Третий протокол, после внедрения которого ситуация начала выправляться, привезли врачи из России. Они его внедрили и научили наших медиков по нему назначения делать. Но на самом деле его можно было начать использовать и раньше, и тогда не было бы такого количества смертей.
- Хорошо, врачей вы обвинять не хотите. Но согласитесь, что если бы республиканский штаб вовремя принял адекватные меры и у него было четкое понимание, что делать с пандемией, такой жуткой трагедии, и не только у вас лично, но и в других семьях, не было бы.
- Жанару мне никто уже не вернет. Но считаю, в память о ней, что разобраться с теми, кто допустил такой бардак, я просто обязан.
- Как будете разбираться? И с кем?
- Считаю, что основная ответственность лежит на экс-премьер-министре Мухаммедкалые Абылгазиеве и его разгильдяйской команде. Помните, они каждый день докладывали всей стране, как у них все замечательно подготовлено к пандемии?
Ввели ЧП сразу после регистрации первого случая. Объявили карантин. В других странах, ЧП или жесткий карантин вводили, чтобы разгрузить систему здравоохранения и подготовить ее к увеличению количества пациентов и лечению коронавирусных больных. А снимали карантин, когда пик заболеваемости был пройден.
В Кыргызстане ввели ЧП и карантин, когда число случаев было минимальным, и тем самым обрушили бизнес. А потом, опять непонятно, по каким основаниям, карантин отменили. Просто объявили: пик заболевания пройден, всем спасибо, все свободны. И ни одного доказательства этому утверждению не предоставили.
Главное - за время карантина ни одной новой больницы, ни одного нового отделения реанимации, ничего построено не было, протоколы не были разработаны, медперсонал не был подготовлен именно к условиям пандемии. И где, спрашивается, средства, которые Кыргызстану предоставило мировое сообщество на борьбу с пандемией? Я считаю, что даже пропагандистскую программу на уровне республики об опасности болезни, необходимости соблюдать социальную дистанцию, носить маски и все такое не сделали.
Наоборот. Народу усиленно демонстрировали, что болезнь эта не опасна. Помните эту фотографию, где Абылгазиев со своим аппаратом стоит на лестнице Дома правительства? Сколько там чиновников было? Сто? И никого в маске. Чем не пример? Абылгазиев и его подчиненные вели себя по принципу, что это болезнь для плебеев, а патрициев она не касается.
А народ ведь как рассуждает. Раз премьер-министр ходит без маски, значит, опасность болезни сильно преувеличена. То есть мы тоже можем расслабиться.
И потом, мы все копировали, как в других странах. А своего отношения к болезни, своих мер, с учетом нашего менталитета, особенностей, условий, власть не выработала.
- Но как можно наказать Абылгазиева? Он и так ушел в отставку.
- Я считаю, что отставка - это вообще не ответственность для Абылгазиева. Ответственность должна быть жесткой и адекватной потерям. Я считаю, что разобраться, почему такой коллапс возник именно у нас, мы обязаны. Сотни людей погибли. Столько же, возможно, останутся инвалидами на всю жизнь. И какой вывод? Кто виноват? Ситуацию необходимо детально изучить, проанализировать и уже на этом основании принимать меры.
Инструментом может быть парламентская комиссия. Будущий парламент, если он будет действительно народным, просто обязан создать комиссию и провести расследование. В том числе и по поводу целесообразности и рациональности использования донорских средств, выделенных для борьбы с коронавирусом.
- Думаете, что после выборов эта тема все еще будет актуальна?
- Ценность человеческой жизни актуальна всегда. Даже если бы погибших и пострадавших было в разы меньше, власть все равно обязана изучить ситуацию, отчитаться перед народом и привлечь к ответственности тех, кто должен был предотвратить, не допустить и т. д. Только в этом случае и власть, и общество покажут свою зрелость.
- У вас лично сейчас непростое время. Хватает сил на предвыборную кампанию?
- Чувствовали ли вы когда-нибудь пустоту? Когда вокруг много людей и даже твои собственные дети, а все равно пусто. Вот такое состояние у меня сейчас. Просто черная дыра внутри. Я пытаюсь загрузить себя максимальным количеством встреч, переговоров, чтобы просто переключать голову. Иначе можно сойти с ума. Но я не ищу сочувствия и тем более жалости. Я не имею права раскисать и не собираюсь этого делать. У меня трое сыновей и маленькая дочка. Акылай всего 10 лет, и теперь я для нее и за маму, и за папу.
Но все равно, когда остаешься наедине с собой, начинаешь прокручивать в голове разные варианты в сослагательном наклонении. А если бы я поступил так, а если так, это бы ее точно спасло. Умом понимаю, что изменить ничего нельзя. Но сердцем принять факт, что ее больше нет, что она никогда не войдет в комнату, не откроет дверь, не проведет своей легкой рукой по моим волосам, я пока еще не могу.
Знаете, что больше всего гложет? Что так редко говорил ей, как я ее люблю.
Я довольно суровый человек. Скуп на нежности. А она, бывало, ластится ко мне, обнимет, а я ей: да ну, мол, зачем. А сейчас все бы отдал, чтобы прижать ее к себе. Я никогда не думал, не предполагал, что она уйдет раньше. Всегда думал, что именно она будет меня хоронить, а не наоборот.
Хочу всем сказать... Любите своих любимых при жизни, не жалейте для них теплых слов. Потому что иногда бывает слишком поздно.
