Профессия - госслужащий. Один день, проведенный в районном отделении Соцфонда
Диана Светличная подготовила серию материалов о людях разных профессий. Оригинальная версия лонгрида о госслужащих - здесь.
Очередь
Признаюсь, этот материал дался мне не сразу. Несколько дней я бродила по городу, не понимая, где искать героя - шинели поизносились, акакии акакиевичи ушли в небытие. Ни одного маленького человека! Миллион населения, и все - большие. В госструктурах сплошное "здравствуйте" и "пожалуйста", "пройдите в электронный кабинет". Человеческое выметено, выскоблено, смыто.
Первое место, куда я отправилась за героем, - налоговая инспекция. Люди в красивой форме, улыбаются во все тридцать два, смотрят в монитор, эмоций - ноль. За весь день один живой голос: "Если эта дура не знала про ваш чертов мусор, почему я должен платить штраф?" В ответ стерильное: "Заполните электронную форму в своем личном кабинете", - сдержанная улыбка, в глазах ни ненависти, ни сочувствия. "Ну, знаете!"- вскипела я.
Несколько министерств, куда я пришла с фотоаппаратом и диктофоном, сразу представили мне своих передовиков, предложили комплексный обед и отчет за год. Я почувствовала себя сотрудником "Правды", полистала папки с цифрами, выпила компот и загрустила.
В моем воображении госслужащие шипели из своих нор, краснели, вымогая взятки. Серые здания, длинные коридоры, издерганные, уставшие лица выживших - то, чего искал мой жадный взгляд.
В Центре обслуживания населения у информационных стоек друг к дружке жались взволнованные дамы, но стоило им получить электронный номерок, их волнение тут же улетучивалось. Они плюхались на скамейки перед электронным табло, утыкались в свои смартфоны и уходили в энергосберегающий режим.
У электронной очереди нет ничего общего c очередью живой. Чувство плеча, общение, азарт - все это у нас вероломно отняли. Еще совсем недавно, стоя за новым паспортом, я точно знала, что дышащий мне в ухо человек ел на завтрак или пил на ужин; после двух часов топтаний на одном месте мы, прижавшиеся друг к другу незнакомцы, становились почти родственниками. В очереди писались дипломные работы, заключались сделки, вершились судьбы.
В электронной очереди все друг другу чужие. Чужаку никто не расскажет, что в первом окошке сидит грымза и ест мозг; что в доме за почтой ограбили квартиру, вынесли все, даже ершик из туалета; что в налоговой есть свой человек и с ним можно договориться; что заполнять бланки нужно синей, а не черной ручкой - вот, возьмите.
На какое-то время в базе ЦОН произошел сбой, и в пункте выдачи паспортов случился камбэк - мужчины покрупнее полезли вперед, женщины помельче подали голоса, сотрудницы отдела тяжело задышали, забарабанили по клавиатурам нерабочих машин, стали перекрикиваться друг с другом, c техподдержкой, наконец, с толпой. Толпа загудела, люди пошли по ногам, оживились.
Через тридцать минут база заработала, но торжество хаоса остановить уже было нельзя. Милая сотрудница пункта выдачи паспортов с остервенением бросала в лица орущим клиентам их паспорта, дама в шубе плюнула в лицо мужчине, разлившему на ее норку сок, дед с тростью, прокладывая дорогу своей скромной внучке, несколько раз огрел тростью влезших без очереди мужчин. "Я думала, очереди остались только в Соцфонде", - сказало кому-то тихим голосом белое пальто.
"Тварь, чтоб ты сдох!"
Пятница. Вечер. В воздухе электрический накал завершения рабочей недели, люди в общественном транспорте оживленно строят планы на вечер, кто-то кричит в трубку: "Только вздумай не пить!" Я шлю послания космосу: "Только вздумай их распустить!"
Шестой час, на улице зажглись фонари, в здании моего районного соцфонда горят окна. Успела! Длинный пустой коридор в люминесцентном свете, двери кабинетов распахнуты настежь. Вхожу в первый открытый кабинет - в горшках лохматые растения, от пола до потолка ряды картонных "дел", дешевая мебель, у батареи сидит женщина в вязаном платье, смотрит то ли в окно, то ли в прошлое.
Моя контролируемая радость мешается с неконтролируемой глупостью, я сообщаю женщине у окна, что понедельник мы проведем с ней вместе! Она выходит из медитации, пытаясь найти очаг моего нездоровья, смотрит внимательно мне в лицо, откидывается на спинку своего неудобного стула и с гордостью отвечает, что до понедельника их отдел может и не дожить. Другая ее коллега со скорбью в голосе поясняет: "Сокращение".
"Ну-ну-ну!" - трясу я пальцем куда-то вверх, пытаясь приободрить женщин, мол, мы еще повоюем. Женщины выходят из оцепенения, забывают о сокращении и встают плечо к плечу: "Мы тут люди маленькие, ничего не решаем, как шеф скажет, так и будет. Все вопросы к нему!"
В приемной руководителя традиционные вешалка, трюмо, цветок в кадке, секретарь за компьютером. Придешь в любое ведомство и в темноте на ощупь сориентируешься. Любимое секретарское: "Шеф на выезде. Не знаю. Не могу сказать. Отправьте запрос".
"Ничего-ничего! Мы подождем, красивый у вас цветок!" Ждать долго не пришлось, цветок обсудить не успели. Шеф - цветущий и обаятельный мужчина в хорошем синем костюме и таком же галстуке - вошел в приемную через две минуты.
Раскрытые объятия действуют на людей всех рангов, если ты позволяешь себе быть свободной, свободнее ведут себя и окружающие.
- Всю жизнь боялась людей двух профессий - стоматологов и тех, кто выдает или принимает бумажки, - признаюсь свободному человеку.
- А чего бояться тех, кто с бумажками? - искренне удивляется руководитель.
- Да вы что! Они же все человеконенавистники! - забываюсь на секундочку я.
- Знаете, как это работает? - смеется хозяин кабинета. В глазах его загорается лампочка, и я понимаю, что он давно хотел это кому-то рассказать.
- Утром собираешься на работу, хочешь выглядеть и чувствовать себя хорошо, тщательно бреешься, надеваешь костюм, галстук, приезжаешь на работу пораньше, настроение прекрасное. А вон там на крыльце (он показывает пальцем в окно) тебя поджидает бабушка, такая маленькая бабушка - седые волосы, доброе лицо, в руках сумочка.
У нас рабочий день начинается в девять, но она приехала часов в семь и стоит на крыльце, ждет. Вчера узнала, что у соседки пенсия выше, чем у нее. И вот я подхожу к этому крыльцу в своем хорошем настроении, а бабушка подготовилась, и только я с ней поравнялся, она набирает в легкие воздуха и с чувством выкрикивает: "Тварь! Чтоб ты сдох!"
В ее понимании я человеконенавистник, она думает, что это я устанавливаю размер пенсии в нашей стране.
Приемные часы
Понедельник. Семь утра. Как та бабушка, приезжаю в Соцфонд ни свет ни заря. На улице еще темно, уверенным шагом идут на работу люди каких-то ранних смен, у большинства суровые, ничего не выражающие лица, дворники метут тротуары, родители тянут за собой сонных детей, нетрезвый мужчина пытается подняться с земли, хватается обеими руками за ствол березы, немного приподнимается и снова сползает вниз, каркают вороны. На крыльце Соцфонда я одна.
В семь тридцать на крыльцо выходит охранник. Курит. Болтаем. Про политику, про пенсии, про смысл жизни. Рассказывает про свое военное прошлое. Про свою "повышенную" пенсию - десять тысяч (около $150). Матерится. Советует по возможности делать российское гражданство, чтобы потом не считать копейки, как он.
Ребята, с кем мы вместе служили, получают сейчас минимум семьдесят тысяч рублей ($1 000), и льготы у них там, а я тут каждые три месяца перезаключаю договор, потому что на постоянную работу нас, стариков, уже не берут. У нас же пенсия!
В восемь приезжает шеф. Сегодня ему никто не желает смерти. Он жмет руку охраннику, они о чем-то разговаривают. Медленно подтягиваются остальные сотрудники, вернее сотрудницы. Коллектив Соцфонда Октябрьского района - по сути женский.
Я еще раз обхожу все набитые до потолка личными делами пенсионеров кабинеты, останавливаюсь на кабинете назначения пенсий, сажусь в угол, из которого все видно, превращаюсь в фикус-тумбочку-шкаф. Приемные часы в районном отделении Соцфонда каждый день с 9:00 до 12:30.
Главный специалист отдела назначения пенсий
Бектурова Назгуль Абдыкадыровна в отделе назначения пенсий главная. Ее стол крайний, за спиной на подоконнике цветы. Много-много фиалок. Назгуль эже приходит на работу пораньше и возится со своими фиалками. А еще ставит чайник. Хоть я и пытаюсь быть фикусом, но наше восточное гостеприимство согреет и тумбу, меня пытаются чем-нибудь угостить.
Еще нет девяти, а за дверью уже слышен гул посетителей. То одна, то другая голова появляется в дверном проеме. "Можно?" - задают один и тот же вопрос головы. В девять дамбу прорывает, и река из людей идет бесконечным потоком. Через каждые пять-семь минут к столу Назгуль эже подходит новый человек. Каждому она говорит, какие документы необходимо принести в следующий раз, каждому помогает написать заявление. Некоторые пишут по слогам, как в начальной школе.
До десяти часов в отдел назначения пенсий идут только женщины. Кроме Назгуль эже, их принимают еще три специалиста, и к каждому из них подходят только женщины. Мне становится тревожно. Мужчины в Кыргызстане не получают пенсий? Не доживают до пенсионного возраста? Сегодня женский день?
В десять наконец появляются мужчины. С большинством мужчин приходят жены. Вместо них задают вопросы, пишут заявления, предъявляют справки.
- Бабушка, вы куда? Вам, наверное, в следующую дверь? Здесь те, кто только сдает документы на пенсию, - очередь тормозит бодрую старушку со значком компартии на лацкане бежевого пальто.
- Нет, мне в эту! За сына пришла, а то он никогда не соберется принести документы, - отвечает старушка. Очередь понимающе кивает.
Вошедшие обычно уже знают, что от них могут потребовать, предъявляют все бумаги по-армейски быстро, стараются не переспрашивать. Документы у большинства пришедших - в специальных папочках-конвертах-пакетах, все сложено аккуратно, телефоны организаций записаны в блокноты, всегда при себе есть ручки.
Когда смотришь из своего угла на всех этих еще, в общем-то, молодых женщин (особенно на женщин) в потертых куртках и пальто, залатанных шерстяных кофтах, резиновых шлепанцах и галошах поверх шерстяных носков и пытаешься представить их юными, перехватывает дыхание. Вот еще вчера они выбирали шарфик под цвет лака для ногтей, сумочку в тон туфлям, а сегодня будто зажмурились и специально кутаются в скатавшееся, растянутое и побитое молью.
"Три двести, сказали, будет (около $50)", - говорит шепотом маленькая женщина с пучком на голове, вероятно, своей матери.
Я видела, как она выкладывала из своей сумки макароны и считала вместе с Назгуль эже свой стаж работы в школе. Тридцать лет стажа. Три двести - пенсия. Повторяю про себя мантру охранника. Печатных слов в ней - ни одного.
Несколько человек приходят с вопросами про несуществующие заводы, на которых они провели половину жизни. Специалисты советуют искать справки с этих затонувших кораблей только в том случае, если там была неплохая зарплата. Если нет, советуют не тратить зря энергию.
В жизни каждого человека наступает такой момент, когда четко осознаешь, что трата энергии впустую - самая большая глупость.
К десяти часам я ощущаю физическое истощение. Мне тяжело поднимать фотоаппарат и смотреть в объектив. Телефон звонит и звонит, люди идут и идут.
В одиннадцать я по-стариковски поднимаюсь с места и с трудом через небольшое столпотворение у двери выхожу на улицу. Там светит солнце, улыбаются люди, по ветке березы, по которой пытался подняться пьяный человек, бежит белка. Стараюсь не думать про три тысячи сомов за тридцать лет в школе.
Возвращаюсь обратно в коридор.
- Мне говорили, что если работаешь с психами, то год идет за три, - эмоционально делится с очередью крупная женщина в спортивном костюме.
- Не с психами, а с алкоголиками! И не за три, а за два! Ты где работала? - спрашивает ее маленькая в длинной юбке.
- В Чым-Коргоне, - отвечает та, что в спортивном костюме.
- Ой-ой-ой! - щелкает языком та, что в длинной юбке.
- И после Чым-Коргона они мне начислят как какому-нибудь провизору из аптеки? Да чтоб они подавились!
До обеда к каждому столу подходят еще по десять человек. Беседы ведутся на двух языках. Большую часть заявлений за пришедших пишут сами сотрудники отдела. Кто-то плохо видит, у кого-то дрожат руки. Я щелкаю кнопкой фотоаппарата уже просто на автомате, я окончательно слилась со стеной, на меня уже давно никто не обращает внимания.
"Так, это что еще тут за фотограф? Меня не снимать!" - низким, сильным голосом будит меня вошедшая женщина с высокой прической, ярким макияжем, в малиновом пальто.
Я обещаю ее не снимать. Гадаю, в какой сфере она могла работать. Подло подслушиваю ее разговор со специалистом. Последнее место работы яркой дамы - домоуправление.
Мужчины говорят тихо, неуверенно. Большей части из них будто неловко находиться в этом кабинете. Я стараюсь их не смущать и почти не фотографирую.
По времени уже обеденный перерыв, но куда-то подевалась папка пришедшей женщины. Назгуль эже разворачивает полномасштабные поиски. Ищут на полках, ищут в других кабинетах, ищут в столах и на столах. Наконец находят. Маленькая радость. Пришедшей женщине выдают нужную бумагу, закрывают кабинет изнутри, ставят чайник.
Мне кажется, что я провела в этом кабинете полжизни. Я знаю тут все. Предлагаю свою помощь. Женщины надо мной почему-то смеются, достают из сумок свои запасы, кто-то бежит в магазинчик через дорогу, говорят, там вкусные самсы. Садимся обедать. Самсы, действительно, вкусные.
Во время обеда спрашиваю Назгуль эже про потерянную папку: что было бы, если бы ее не нашли? Говорит, что нашли бы данные в базе, но на это ушло бы время. Еще говорит, что работать по старинке удобнее.
"Смотришь в эти папки и понимаешь все про человека. Это на полках стоят пенсионеры нашего района. Двадцать пять тысяч человек. Здесь люди и двадцатых, и тридцатых годов рождения. Мне кажется, что я знаю их всех", - говорит Назгуль эже.
Назгуль эже всю жизнь работала на государство, в различных структурах, на разных должностях, и говорит, что работа в Соцфонде - самая тяжелая. Молодежь приходит устраиваться, больше недели не выдерживает, убегает.
"Жизнь изменилась, изменились пенсионеры. Каждый требует к себе особого внимания. Раньше госслужащие могли себе многое позволить. Могли и нахамить, и все что угодно. Сейчас это просто невозможно! Приходит к тебе бабушка – седая, с авоськой, ты ее только спросишь недостающие бумаги, она уже направила на тебя свой телефон и говорит: "Ты в прямом эфире!" или "Выложу тебя в "Фейсбук"!" Мы тут ежедневно работаем в прямом эфире. Жалко, вы этого сегодня не увидели. Да и камеры у нас теперь здесь повсюду, во сколько пришли, во сколько ушли, как себя ведем - все фиксируется".
Поговорили про разницу в пенсиях. Самая маленькая пенсия на участке Назгуль эже - 600 сомов (меньше $10).
Ну не работал человек! Так бывает. В нашей стране ведь домашняя работа никем не оценивается, домохозяек, к примеру, принято считать почти бездельницами: сидит дома, готовит-убирает, занимается детьми - разве это работа?
По словам Назгуль эже, реакция людей на информацию о том, какой размер пенсии им начислен, часто бывает непредсказуемой. Например, сегодняшняя учительница, узнав, что ее пенсия составит три тысячи двести сомов (меньше $50), только вздохнула и покраснела, даже не переспросила ничего, а вот мужчина из золотодобывающей компании - ему начислена пенсия в размере 120 тысяч сомов (около $2 000) - уже две недели ходит в их отдел и закатывает скандалы, он уверен, что ему не доначислили еще четыре тысячи сомов.
Также Назгуль эже говорит, что сегодня много проблем с людьми, получающими пенсии сразу в нескольких странах. Есть люди, получающие пенсии одновременно и в Кыргызстане, и в Казахстане, и в России. Процедура выявления таких случаев долгая, судебные разбирательства сложные, но есть люди, которые ничего не боятся и прямо гордятся тем, что им удалось обойти закон.
Во время обеденного перерыва в дверь отдела без конца стучат люди. Сразу после обеда продолжают идти с бумагами.
Раньше у нас было три приемных дня и два дня для обработки документов. Теперь сделали каждый день приемным до обеда. Но кто у нас смотрит на часы? Люди приходят и после обеда, не дают заниматься обработкой данных, приходится оставаться на работе допоздна или выходить в субботу и воскресенье. Хочешь работать - работай!
После обеда пришли еще несколько женщин. Одна очень извинялась, что не могла прийти до обеда, вторая просто требовала ее принять. Приняли обеих. Одной до пенсии оставалось чуть меньше года, не хватало стажа. Специалисты попросили ее потерпеть до нужного срока. Было в их словах что-то такое теплое, дающее надежду. Второй до пенсии оставалась пара месяцев. Ей дали перечень бумаг для подачи документов и посоветовали не бросать работу.
"Что ж я не знаю, что на эту пенсию не проживешь, конечно, буду работать до последнего", - уходя, засмеялась женщина.
До вечера Назгуль эже писала, считала, звонила, держа осанку, чуть сдвинув брови. В шесть вечера, когда мы пошли с ней на остановку, многие ее коллеги еще оставались работать.
На улице уже горели фонари, снова в небе орали вороны, и какой-то другой пьяный человек подпирал собой дерево. На остановке было полно народу, шел мелкий снег. Когда подошла маршрутка, Назгуль эже улыбнулась и сказала мне за что-то спасибо.
А я, кажется, ничего не успела ей сказать. Передо мной все еще плыли папки, документы, люди. В голове стоял шум голосов, телефонные звонки и поминутное "Можно?"
