Дочь Чыныбая Турсунбекова: Мы собирались лечиться в нашей больнице
22 января дочь Чыныбая Турсунбекова Айдай от лица родственников людей, умерших от COVID-19, рассказала о результатах работы комиссии по ситуации с коронавирусом. Подробнее можно прочитать по ссылке.
Между тем в кулуарах медицинских сообществ обсуждают, что Турсунбекова просто мстит за смерть отца, которого не успели вывезти на лечение в Турцию.
- В вашу сторону идут нарекания, что якобы ваш отец был вынужден лечиться в местных больницах, потому что не успели за границу увезти.
- Нет, это было абсолютно не так. Мой отец… Если вы посмотрите, очень много было слухов, и я решила подробно по дням расписать, когда мы какие решения принимали.
Нет, о том, чтобы поехать в Турцию, речи не было изначально. Когда папа заболел, он лег в больницу, потому что у него тахикардия была. И он пошел в отделение кардиологии национального госпиталя. Однако, когда мы не смогли с ним связаться через день, он вообще не брал телефон, не отвечал на звонки...
Ни врачи, они все нас избегали. С ночи до вечера они нас избегали. Почти сутки. И вот тогда, когда мы выяснили уже вечером, что он на аппарате ИВЛ, мы сразу связались. То есть с нами связался папин старый друг до этого. Мы ему рассказали, что, оказывается, папа в таком положении, а нам не говорили, и мы сейчас только узнали.
И это был папин старый друг, он сам предложил тогда: "Давайте я тогда отправлю самолет и его заберу. Мы сразу же позвонили лечащему врачу и сказали: вы знаете, вот так нам предлагают его забрать. Там полечить. Они сказали: "Нет, нельзя. Он нетранспортабельный, его нельзя перевозить". Мы согласились и больше никогда не поднимали этот вопрос.
Потом, через три дня, замминистра здравоохранения Мадамин Каратаев позвонил моей маме и сказал: "Вы знаете, с ним все хорошо, состояние стабильное, все нормально, но для реабилитации давайте вы лучше его заберете". Это то, что было сказано ими. Тогда уже мы в панике в срочном порядке начали искать, позвонили тому же другу моего отца. И сказали: "Знаете, они нам говорят забрать отца для реабилитации". Он сказал: "Хорошо", но это уже был вечер пятницы. Суббота и воскресенье - выходные, мы не успели.
Говорят, что мы хотели его забрать. Но не было такого изначально. Мы собирались в нашей больнице лечиться. Когда папа был в кризисе, да, мы спросили, но после не поднимали этот вопрос. Я до сих пор не могу получить ответ, почему они сами нам сказали его забирать. Почему они вообще сказали, что его надо на реабилитацию, когда после я выяснила у свидетеля, который лежал рядом с папой в реанимации, что состояние у него было крайне тяжелое. Нам все это время врали, что все хорошо.
А мы-то не могли с ним связаться.
Я бы и сама хотела получить ответ у Министерства здравоохранения, почему они так нам сказали. Или, возможно, по моей догадке, они уже понимали, что его не спасут, и решили перекинуть ответственность на нас, на семью. Может быть, и так. Потому что ответ мы не можем получить уже полгода.
- Как вы попали в комиссию по расследованию ситуации с коронавирусом?
- В сентябре на меня вышли активисты объединения граждан, которые потеряли родных. Они просили встретиться, чтобы поделиться информацией. Но я была морально не готова к этому и долго отказывалась. А потом мы все-таки встретились. Очень активные девочки, они потеряли пап тоже. Пять активистов было. Они мне рассказали свою историю, я рассказала свою подробно. И мы поняли, что вопросы у нас одинаковые совершенно, что к правительству, что к Министерству здравоохранения.
Они рассказали, что в сентябре давали пресс-конференцию, но их никто не услышал. Ответа не было. Тогда я решила, что вместе с ними должна искать ответы на свои вопросы. После этого мы выступили в мэрии. Мы обратились к вице-премьер-министру Эльвире Сурабалдиевой. Под письмом подписалось около 800 граждан. Написали заявление в прокуратуру. Нам сказали, что по нашему заявлению начались дела. Еще сказали, что создается комиссия и одного члена нашего объединения готовы туда включить. Путем голосования мы решили, что это буду я.
Нам дали возможность посмотреть все как было, изнутри изучить.
У меня был доступ к любым документам, включая все протоколы штаба. Мы ходили по всем больницам, разговаривали с врачами, изучали информацию о гуманитарной помощи. На самом деле я была не одна в комиссии. Официально только моя фамилия была. А работали мы все.
- Проводилось ли вскрытие тел умерших родных членов вашего объединения?
- Очень мало кто согласился, чтобы их родным провели вскрытие. Но это, наверное, больше связано с тем, что у нас очень старомодные понятия о том, что это такое. Плюс у нас еще много религиозных людей, и они отказываются. Это большая проблема. Хотя я знаю, что в сегодняшнем мире вскрытие - это не так, как раньше. Это очень аккуратно, но мы могли бы знать намного больше.
И было бы правильнее, наверное, всем, кто умер, делать вскрытие, мы бы узнали намного больше правды именно по части лечения. Потому что у нас есть версии, но без вскрытия невозможно доказать, что иногда некоторые лекарства прописывали тем, кто даже в них не нуждался. Были те, кому антибиотики не нужны были, но им давали, потому что анализы сделать было невозможно, лаборатории не были готовы. (...)
Жаль, что у населения пока такое отношение к вскрытию.
